с. Еткуль 28 марта 2024
Вы здесь: Главная > Проекты > Этот день Победы > ​Память блокадной зимы
​Память блокадной зимы

​Память блокадной зимы

27 января — день снятия блокады Ленинграда. История родителей Лидии Зимовец тесно связана с блокадой.

24 марта 1942 года в разных вагонах одного эшелона уезжали в эвакуацию мои будущие родители Виктор Петрович Франк и Екатерина Ивановна Питкянен. Их поезд отправлялся со станции Жихарево на противоположном от Ленинграда берегу Ладоги. Позади была первая блокадная зима. Впереди — долгие годы на спецпоселении в Якутии.

У Юрия Берковского есть песня со словами: «Я не участвую в войне, она участвует во мне». Вот так до самых последних дней жила в моих родителях блокада. Не признавая никаких других наград, они гордо носили на груди знак «Блокадник Ленинграда». За месяц до смерти отец как бы суммировал свои воспоминания о тех днях в рассказах мне. Вот только некоторые из этих воспоминаний.

 

Зиму пережили в окопах

— Как для тебя началась война?

— Мы жили в совхозе имени Бадаева Слуцкого района (именно так записано в книге Ирины Черкизьяновой «Ленинградские немцы: судьба военных поколений (1941 —1945 гг.)», где частично указаны имена эвакуированных немцев и финнов,  как и то, что в этом совхозе было 30 немецких семей, 89 рабочих). О войне услышал по радио, у нас «тарелка» висела на стене. Я и не переживал, что война началась, ум-то детский. Считал, что она там где-то, к Ленинграду немца не пустят. А вскоре он дошел до Пушкина — это шесть-семь километров от нас. Уже в сентябре мы рыли окопы для себя, объединялись кучкой по пять-шесть семей и рядом друг с другом устраивались. Отец начал одним из первых, он прошёл Первую мировую, был в австрийском плену и знал, что такое война. Наш окоп был самым лучшим. Отец сделал будочку над лазом с крышкой, крышку открываешь — и вниз. Печурку сложил, земляные стены матами из соломы да камыша выложили. У многих бабёнок и мужиков-то не было: у кого ещё в мирное время в армию взяли, кто в 37-м остался без мужа. Что они могли? Рядом отцова племянница с одной женщиной рыла, так отец ими руководил.

— С детства помню, ты говорил, что окоп был буквой «т».

— И в верхней «перекладинке» мы устроили погреб, картошку сдали  в фонд фронта, оставшуюся спрятали в погреб, и изнутри лаз в него прикрывали матом. Капусту в совхозе убрали, но нас мать заставила собрать нижние листья  и заквасила их, с фермы набрали соли-лизунца. Потом и под обстрелами люди ползали за хряпой — голод сильнее страха. Козочку в окоп забрали. Для коровы (она тогда ещё была) запасли отруби. На первое время мы, получилось, запаслись продуктами, но не на всю зиму…

 

 

Казалось, все бомбы летят на нас

— С коровой у тебя и связаны воспоминания о первой бомбежке?

— Нет. Печки в окопе не было, и мать готовила еду в доме, его ещё не разбомбили. Мы с сестрой и соседской девчонкой сковороду с картошкой и чайник несли в окоп, и вдруг самолёт. Две или три бомбы скинул, они орут как резаные свиньи. Это была первая бомбёжка. Казалось, все бомбы летят на нас. Мы бежать, а в Ленинградской области места сырые, везде канавы нарыты — попадали туда, помню, Эмке на ноги упал, девчонка между нами. Картошку не рассыпали и чайник не опрокинули (смеётся).

А с коровой было так. Отец решил для неё сделать землянку и настелить в ней пол. Я же пас корову рядом. Когда начался обстрел, упал на землю, мы ведь быстро ко всему привыкали. Снаряд рядом упал, корову ранило в бедро и вымя, а отца контузило. Он так и вышел из землянки на полусогнутых ногах, рот открыт, а в руках дверь, которую сорвало с петель.

— Ты рассказывал о первых увиденных убитых.

— Осенью отца и старших сестер Марусю и Эмму отправили рыть противотанковые рвы под Пушкин, на пригородном поезде (Бадаевский совхоз рядом со станцией Шушары) я возил им поесть. Начали когда бомбить, запряг лошадь и на телеге погнал туда спасать их. Военные (на втором отделении совхоза стояла батарея) грозят: «Слезай!», а я — а-а-а! и скачу. Наши в погреб залезли, где до войны молоко хранилось, а рядом и лежали две девушки-беженки убитые. Зимой нас уже реже обстреливали из Пушкина, а самолёты на Ленинград шли. Нас листовками закидывали: «Советские дамочки, не ройте ваши ямочки, пройдут наши таночки, зароют ваши ямочки» или солдат прокалывает штыком портрет Сталина: «Ненавижу этот портрет!» Одну из таких листовок я принёс в окоп, отец тут же порвал её: «Не смей собирать такие листовки!». Выбросил в болотце и ружьё, которое я принёс – защищаться будем!

Самое страшное — это когда голод начался. На пути в Петрославянку (мы туда в войну ходили за хлебом) у нас всё разбито было, стояло здание водокачки, полностью забитое трупами – это уже от голода люди гибли. Одна женщина умерла на пороге своего окопа, двое детишек осталось. Отвезти их в ленинградский детдом поручили отцу, лошадь дали. Он дважды так уже по зиме увозил осиротевших детей в детдом... 

 

Печатается с сокращениями. Подробнее читайте в "Искре" от 27.01.17.

Автор: Лидия Зимовец (Франк)
Фото: из семейного архива