Раннее утро, около четырёх часов. На кухне мать ввернула лампу, загорелся неяркий свет, и я проснулся. Мать посмотрела на настенные часы-ходики, подтянула часовую гирьку, потом накинула на себя фуфайку и вышла во двор. Когда вернулась, потихоньку прошла в горницу, где я и страший брат спим на широченной кровати.

Я не шевелюсь, не открываю глаза, но весь внимание. Мать постояла недолго, видимо, раздумывая, будить или не будить Юрку в такую рань. Затем осторожно, чтобы не потревожить меня, стала слегка толкать его в плечо и нашёптывать: «Юр, а Юр, вставай».   Брат шевельнулся, спросонья пробормотал что-то непонятное, а потом сказал: «Да-да, сейчас встану, что там на улице?» «Ветрище»,  — ответила мать. Покачала головой и ушла на кухню собрать на стол, накормить горе-охотника, который всё ещё дремал на мягкой и тёплой перине.

Юрка лежит тихо и, наверное, как я, прислушивается к погоде: какой силы ветер, идёт ли дождь или уже пролетает снежок, с которым ещё больше подвалит северной утки. А на дворе шумит и бунтует ветер, царапая ветками сирени окна и бухая ставнями. Все эти звуки осенней непогоды, понятные только истинному охотнику, лучше материнской побудки не могли дать заснуть брату и даже мне, восьмилетнему пацану. Они тревожили душу, разжигали охотничью страсть, не давали покоя. Мысленно я пытался передать Юрке своё нетерпение, чтобы он вставал и собирался. Жду, когда мать подойдёт снова. И вот она подходит, более настойчиво будит Юрку, зная, что он не спит, а раздумывает: ехать или не ехать на охоту? И слышу её тихий голос: «Не ездил бы, лучше поспи, вон что творится на улице». Но эти слова лучше армейской команды «Подъём!» действуют на брата — он откидывает одеяло, быстро встаёт, оставляя весь простор кровати в моё безраздельное пользование.

Лежу и представляю, что сейчас делает брат. Умылся, перекусил, оделся, берёт ружьё и патронташ с 24-мя патронами, прихватил ещё пачку, прикрыл за собой дверь, уходя в непогоду. Мать делает ещё одну попытку: «Поспал бы лучше, ну зачем нам эти утки, у меня от них уже пальцы потрескались. Да хоть бы ели их, а то время только зря убиваешь на этой охоте». Нет, не понимала мать фанатичного пристрастия к охоте.

А я уже с распахнутыми глазами слушаю, как на улице брат забросил за спину мешок с утиными чучелами, распахнул воротца в огород, пошёл к берегу укладывать в лодку весь свой охотничий скарб. Я вскакиваю с постели и с виновато-умоляющей миной на лице выхожу из горницы.

— Мам, можно, я схожу на берег и посмотрю охоту? — Умоляющим голосом говорю матери. — Я только немного посмотрю и назад, а, мам?

— Поддёрни под фуфайку ещё что-нибудь, шерстяные носки надень с портянками. Горе мне с вами — охотниками, — ворчит мать. — Да смотри — недолго.

Быстренько похлебав супа, вынутого из русской печи, выпив стакан чая и прихватив горбушку чёрного хлеба, вылетаю из избы. Вот я уже бегу через огород, останавливаюсь на берегу и всматриваюсь в непроглядную темноту, окутывающую озеро. «Уплыл Юрка,   —  думаю я, задирая голову вверх и глядя в беззвёздное небо. А ноги всё быстрее несут меня вдоль берега. До моего наблюдательного пункта километра два, пробегаю это расстояние почти без передышки. Ломаю большой пучок полыни, укладываю на бугорок, устраиваю травяную сидушку и с нетерпением жду рассвета, а с ним и первых выстрелов.

На востоке появляются едва заметные блики утренней зари. Рассвет задерживается — не даёт сплошная облачность, это хорошо для охоты. Шурша и посвистывая крыльями, пролетают табунки разных уток. Они курсируют с озера на болото и обратно. И вот долгожданные первые бух-бух, выстрелы. По тому, что они следуют один за другим, догадываюсь: в небо, впустую. А вот раздаётся одиночный, глухой, раскатистый. Наверное, удачный.   

С моего наблюдательного бугорка хорошо видно, как пролетают красноголовики, стремительно проносятся чирки, с красивым разворотом проходят полинявшие селезни кряквы с их серыми уточками, стайки хохлатых чернятей, лутков и свистокрылых гоголей. Упорно всматриваюсь туда, где за стеной камыша должен охотиться мой брат. Вижу, как снижается четвёрка хохланчиков. Раздаётся размеренный дуплет — и только один хохлач взмывает в небо. Это он, мой брат, положил троих, и почему я не рядом с ним?

Охота пошла на убыль, всё реже слышатся выстрелы, накрапывает мелкий осенний дождь. Охотники выбираются из своих засидок и собирают чучела. Пора и мне домой, надо успеть встретить брата, а то получу… Тороплюсь к пристани. Лодки ещё нет, я успел. Чуть спустя из камышового коридора выныривает наша лодка-листвянка. Поставив ногу на сиденье, упираясь шестом, Юрка не спеша причаливает. Беру цепь и подтягиваю лодку на сушу.

 — Ну что, выспался? — спрашивает Юрка.

Утвердительно киваю. Он закидывает ружьё на плечо и усталой походкой идёт домой. Я начинаю разбирать добычу брата, отмечать хорошие попадания. Набираю уток два пучка в обе руки и быстро семеню по огородной тропинке. Разложив на крышке колодца добычу животами вверх, снова бегу к лодке, прячу шест и вёсла в траве. Приковываю лодку цепью, с трудом забрасываю за спину мешок с чучелами и тяжело шагаю к дому.

 Всё, моя береговая охота на сегодня закончена, я приятно устал, тянет поспать. Но спать не придётся — это привилегия брата. А мне ещё учить уроки, чистить в стайке, собирать картофельную ботву — да мало ли дел в деревенском хозяйстве? Ещё отосплюсь.